Премия Рунета-2020
Мурманск
-4°
Boom metrics
Интересное18 августа 2017 6:00

Семеро на «Табуретке»

«КП» объявляет голосование на звание лучшего поэта Мурманской области, принявшего участие в конкурсе фонда «Живая классика»

Семь авторов стихотворений из Мурманской области вошли в число счастливчиков, получивших возможность стать обладателями приза читательских симпатий от газеты "Комсомольская правда" - Мурманск". Мы выступаем информационным партнером фестиваля «Табуретка», участниками которого и стали наши поэты. Представляем вашему вниманию стихи наших земляков о любви, родном крае, современности и просто о жизни. Они представляют на ваш суд свое творчество, а за вами остается выбор, кто же 26 августа в Мончегорске получит награду от "Комсомолки".

Читайте стихи и кликайте на порнавившегося автора в разделе "Фотографии участников" в конце статьи, чтобы проголосовать. "Лайки" принимаются до 25 августа.

Дарья Высоцкая, Мурманск

Дарья Высоцкая, Мурманск

Дарья Высоцкая, Мурманск

***

Мне восемь, тебе двенадцать,

на пляже Феодосии ты учишь меня целоваться.

Исполняешь все мои желания: медузу и даже мороженое,

ходишь за мной, приклеенный-привороженный.

Мне восемнадцать, тебе двадцать два,

тебя ждут: второй ребенок и третья жена.

Под шум моря в Краснодаре, под вина Кубани

мы прыгаем с волнореза в наши детские воспоминания.

Мне двадцать семь, тебе тридцать пять,

черт, я сбилась со счета: сколько жен ты успел поменять…

Мы на брудершафт, сорокоградусную, без закуски,

парижский вечер, хорошо, что нас никто не знает и не говорит по-русски.

Мне тридцать, тебе сорок два,

не проси, я же тебя как облупленного, и слишком люблю себя.

Морщины выдают, но двенадцатилетнего ребенка глаза.

Нет завтра — есть ночь, коньяк, гостиница, зима.

Мне тридцать пять, тебе пятьдесят один,

и бес в ребре, и в бороде не сосчитать седин.

Уже в дверях, вздыхаешь: «знаешь, у меня ведь одни сыновья,

я бы многое отдал за дочь, похожую на тебя».

Мне тридцать пять, ты остался без времени,

над гробом рыдает твоя последняя жена —

беременная,

мне отдать ей своего тепла так хочется,

она совсем девочка, почти ровесница нашей дочери.

***

Будь на моей стороне, если я неправа,

хоть на моей стороне штормовые живут облака

и стекленеют глаза — вокруг ледяная тьма,

черная пустошь — это моя сторона.

Будь на моей стороне, если я здесь одна,

ведь будет день, и он сменит ветра,

солнце проглянет, зазеленеет трава,

и на моей стороне окажутся сотни тогда.

И среди этих сотен мне не найдется врага,

как не найдется того, кому я стану ценна,

и потому сейчас, сегодня, всегда,

будь на моей стороне, если я неправа.

***

Что я могу для тебя?

Повторять перед сном твое имя,

до последнего дня остаться красивой,

родить тебе сына?

Что я могу для тебя?

Встать за твою спину,

если не справятся крылья,

стать твоим тылом?

Что я могу для тебя?

Переписать все финалы,

чтобы наши трагедии, драмы

стали любовным романом?

Что я могу для тебя?

Исцелить твою душу,

стать светом, сделать тебя лучше,

сделать тебя мужем?

Все, что могу — для тебя,

перед сном на устах твое имя,

до последнего дня останусь красивой,

я рожу тебе сына.

Игорь Панасенко, Апатиты

Игорь Панасенко, Апатиты

Игорь Панасенко, Апатиты

Мания величия

"Куда ты, дурак, ... уйдёшь..."

Николай Колычев

Здесь алмазные строки легко превращают в уголь,

и не Гоголь приводит в движенье умы, а Гуголь,

и в ретвитах с Фейсбука так благостно мёртвым душам,

а в реале - десятка живых не собрать на пушкинг.

Знак таланта - умение ботать легко по фене,

срифмовавший "любовь" и "морковь" - креативный гений,

из-за плинтуса вырос на волос - уже вершина...

Золотую Орду не измеришь ничьим аршином.

С каждым годом привычней походы в, на и лесом,

тошнотворнее телепрограммы, желтее пресса,

риторичней загадка: какого гешефта ради

парюсь в богозабытом присоединённом штате,

чьим гербом скоро станет Милонов в костюме Геи,

где патрициев вынесло ветром, зато плебеи,

нахлобучив ведёрки, седлают чужие спины,

где с убийцами стража и с ангелом бес - едины.

Сам я тоже хорош: утопаю под дел лавиной.

Обещал короба - не осилил и половины,

да и то, что свершилось - не впрок ни себе, ни ближним.

Всё устроилось так, что при выгоде - третий лишний.

Потому и клянут меня всуе отцы и дети.

Я на помощь зову - откликается только ветер.

Убежать бы за графом Толстым - босиком по полю

в чистоту первозданности, в край, где покой и воля,

чтоб ни труса, ни хлипкой кровавой грязцы на траках,

ни казённых дворцов, ни чумных городских бараков,

ни придворной толпы вожделеющих сесть на царство...

Но куда уйду, если я и есть государство?

Йойк обетованного края

Играет жизнь шарами круглых дат -

земля гудит от этого бильярда.

На склоне засидевшись, камнепад

уже трясётся в приступе азарта.

В заснеженном морозном октябре

над кромкой леса светятся туманно

вершины гор в полуденной заре -

как позвонки хребта Левиафана.

Оставив за спиною пастораль,

открыв глазам иную панораму,

дорога завивается в спираль,

легко сходя в задымленную яму,

где знаками различья на плечах

лежит узор тончайшей рудной пыли.

В горе стучит кайлом Тшаккалачак,

а по долине мчится Мяндаш-пырре.

Их естество, а может, колдовство

берёт в полон, и не отвергнуть дара.

И вот - Синай, и рядом с ней - Нево -

стоят над гладью Малого Вудъявра,

вдали от мира треснувших корыт,

свинцовых вьюг, кровавого раздрая.

Здесь остаётся лишь благодарить

за право жить в обетованном крае

хибинских сейдов,

не стремясь в князья,

держать ответ на речи незнакомца,

свершать, что должно, сильных не прося -

и будь что будет! Как-нибудь прорвёмся.

Примечания автора:

Йойк - стиль саамских народных песнопений. Совершенно не похожий на предлагаемый текст.

Тшаккалачак - персонаж саамских мифов, предводитель народца, живущего в толще гор и добывающего ископаемые разной степени полезности.

Мяндаш-пырре - олень с золотыми рогами, прародитель всех саамов.

Осенний призыв

Время - вечный кидала. Ему не верь.

Всех его обещаний итог - нули.

Умножается пухлый реестр потерь,

и ломоть, что отрезан, опять болит.

Каменеет лежаче промеж трясин

мир шагреневых кож и кривых зеркал,

охраняемый сворой свирепых псин

под аккорды нетрезвого матерка.

Самобранка-асфальт режет лес насквозь,

цветом пепла копируя облака.

На обочине топчется строй берёз

в летней форме, застиранной до желтка.

Обходя стоп-сигнал постовых рябин,

ополченье осин обживает падь,

и предвестником скорой войны лавин

на виске у Хибин серебрится прядь.

На морозном ветру истлевает сталь,

но нетленны в кольце ледовитых вод

цвет морошки, громады замшелых скал,

бубен солнца и сполохов хоровод.

Бьются звонкие стрелы в луны мишень.

Небо звёздным засеяно ковылём -

урожай не собрать ни в один кошель.

Время - вечный кидала. Забудь о нём.

Алексей Башкиров, Гаджиево

Алексей Башкиров, Гаджиево

Алексей Башкиров, Гаджиево

Кузнецкий мост

Сидишь и рыдаешь в метро. Только он не вернётся.

В бездонных его глазах утонули чувства,

В его волосах все так же играет солнце.

А ты как кувшин, и вроде бы цел, но пусто...

Напротив стою, смотрю на тебя и грустно...

Ты плачешь навзрыд, а мимо проходят люди.

Им попросту нет до тебя никакого дела -

Поднимут глаза, скользнув по тебе забудут,

В Московском метро равнодушию нет предела...

Ты плачешь навзрыд и рвётся душа из тела...

Себе говоришь - ведь вчера ещё были рядом

И пили вино в уютном кафе на Чистых..,

Теперь посмотри на себя. Ведь тебе в награду

Он дарит твои же слезы... И эти мысли

Тебе не дают покоя... И руки плетьми повисли...

Его поцелуи ты мокрым платком стираешь.

И голос охрип... И нет даже сил подняться,

Уже битый час, сидишь и в метро рыдаешь.

...

Неистово, рьяно, со злостью тебе бы взяться

Отбросить все мысли и только собой заняться...

Сидишь и рыдаешь в метро. Я стою напротив.

И мне бы тебя утешить, но мы чужие...

Возможно вполне, что ты бы была не против,

И я бы сказал, что слезы твои пустые...

...

Но делаю шаг в вагон, как и все другие...

Север

Я вижу как хмурые скалы, над морем свинцовым нависли,

Я слышу как веки смыкает полярный изнеженный день...

И словно тяжёлые тучи грозой разряжаются мысли,

Бросая на сопки событий зловещую чёрную тень.

И мается гордое сердце, как чайка над северным морем,

Кричит о тебе просыпаясь в холодной полярной ночи...

Расчётливый ум успокоит и станет обыденным горе.

Он скажет тихонько на ушко: "ну что голосишь? Замолчи!"

Я брошу в заварочный чайник, все то, что от ночи осталось,

К горячему чёрному чаю с щепоткою крымской травы.

И глядя на ясные звезды сквозь окна, туман и усталость

Впервые за долгие годы, я с севером грозным на ты...

Ночное

Как же хочется, все что прожито

Изорвать на клочки и сжечь...

Для тебя я хочу хорошее

И лишь светлое все сберечь.

Жизнь как старые сандалеты

Что разношены за года

Поменяю на два билета

В незнакомые города...

И поедем с тобой на море

Будем крабов ловить и криль.

И ничто, никакое горе

Не нарушит житейский штиль!

В сумке шорты, кошель и сланцы!

Не забыть бы лосьон и зонт!

Словно шалые иностранцы

Мы приморский взбодрим бомонд!

Но пока я мосты сжигаю,

И ночным все горит огнём.

Торопись, я тебя умоляю

Весь запал мой исчезнет днём!

Мария Плоскинная, Мурманск

Мария Плоскинная, Мурманск

Мария Плоскинная, Мурманск

Мурманск

Мурманск, сопок унылых камень,

Грейся, трогай тебя руками,

Снег в апреле на самом деле,

Я в такую весну не верю.

Перекрестные крики чаек,

Корабли, маяки, причалы.

Незамерзший залив туманом

Укрывается спозаранок.

Под асфальтом, в его прорехах

Змей живет в соляных доспехах,

Дыбит спину, вздымает гребень,

До сиянья на черном небе.

Там, где трубы теплоцентрали,

Дети граффити рисовали,

Серых стен оживляя скучность.

Мурманск, город мой, край дремучий,

Где олени, медведи, юрты,

Где двойная подкладка куртки

Может быть, защитит от ветра,

Что приходит во время лета.

Мурманск, дождь, темнота и слякоть,

Длинной коброй в грудную мякоть

Полуострова ты вонзился

Из болот, изо мхов родился.

Вздыбил сотни многоэтажек,

Вырос центрами распродажи,

Магистралями и мостами,

Что навеки вмерзают в камень.

Край брусники, грибов, морошки,

Притворяйся для всех хорошим.

Пока мы у тебя в утробе,

Притворяйся живым, мой зомби…

Создатель

Меня создавал ты из плоти своей, из крови,

Хотел совершенства, а вышел урод убогий,

С косыми глазами, с усмешкой, кривящей рот,

Себя в зеркалах несчастный не узнает.

Сутулый, почти горбатый, немой как рыба,

Вращает глазами: знать, хочет сказать «спасибо»,

И все это так по-доброму, так любя.

И гладит твой облик руками, бормочет, стонет,

И плачет, и припадает к твоим ладоням.

И видит в твоем совершенном лице себя.

Таким ты бы стал, да сработал я неумело.

Пройдет пара лет, и я снова возьмусь за дело,

А ты уходи. Ты больше не нужен мне.

Он так и стоит, отвернувшись лицом к стене.

Стоит почти сутки, не двигаясь, молчаливо,

Не ест и не пьет и – право – почти счастливый,

Он думает, что ты вновь создаешь его.

Потом понимает: выходит второй прекрасней,

И взгляд его потемнеет от дикой страсти,

И взгляд напугает дьявола самого.

И он говорит, презревая косноязычность:

Я тоже был твоим сыном, я тоже личность.

Чего же ты смотришь, как будто тебе плевать!

И я не хочу уходить, не познав забвенья.

Чего ты уставился, эй, косорукий гений!

Раз ты меня создал, тебе меня убивать.

Проворонил

А я проворонил тебя, как факт. Как ждет скоморох от монарха смеха,

Я жду юбилейный на бис инфаркт, а сердце - кустарный косплей на эхо.

Они говорили тебе «моя» и мерились, кто поперек обхватит

Ладонями талию, и не я с утра просыпался в твоей кровати.

Бездомный, безродный и черт бы с ним, я жил бы, лелея свою гордыню,

Я жил бы и ждал от тебя весны, которая мир превратит в пустыню.

А я по ладони читал ответ, что тот, кто любил тебя, сгинет первым,

А я проживу еще много лет, а я сберегу на сегодня нервы,

И думаю – надо же я герой, она не моя, хоть вопи от счастья,

Хоть вешайся там, за седой горой, где нам понесчастилось повстречаться.

И вот моя старость, а я один, и где ты и с кем ты – ответ неведом,

И путь мой как будто исповедим, и беды мои далеко не беды,

И ляг да умри, что ты жил, что нет, кому ты был нужен, шутник убогий?

А ты говоришь мне «да будет свет», когда я стою на твоем пороге,

Когда оголтело ломлюсь в окно, поскольку ты дверь заперла на вечер.

Ты свет мой, и мне без тебя темно! А ты же, смеясь, зажигаешь свечи

И молвишь: ты тратил меня на всех, меня отдавал, а себе – огарок.

Так вот тебе мой скомороший смех и старческих губ поцелуй в подарок.

Павел Быченков, Мурманск

Павел Быченков, Мурманск

Павел Быченков, Мурманск

Вода

Когда я ночью стою под душем,

Я думаю о том, что должен быть чьим-то мужем,

И что день прошел, и завтра пройдет следом,

И что я буду последним, если не стану первым.

В трубах шумит вода, и мне слышится шум прибоя,

Ведь я так же, как все, хочу умирать у моря,

Чтобы волны бились о скалы, как я б в агонии бился,

Но бойлер устало гудит, и я гоню эти грустные мысли.

Повсюду вода - в разговорах, в текстах и в песнях,

В новостях кружит водоворот фотографий, событий, процессов,

Этот мир из воды - мокрый, скользкий, словно обман.

Но мне завтра рано вставать, и я закрываю кран.

Трудовая песня

Пчела всю жизнь свою в труде проводит

Здоровая, гудящая пчела,

С улыбкой небо смотрит на тебя,

И все цветы улыбке этой вторят.

И я хочу работать целый день,

И буду, ибо это естество,

Трудиться, запятнав своё лицо

Отметинами, суть которых время.

Я нужен на заводе, в гараже,

За кассой нужен, за рулём трамвая,

Я нужен в офисе, и пусть того не знаю,

Я нужен ещё много-много где.

Карьерный рост мне видится сквозь время,

И на меня с улыбкой смотрит небо.

Отбрось сомнения, присущие животным,

Работай, сердце и душа и ум, работай.

Сон

Я видел девушку во сне,

Она была одна.

Красива, словно первый снег,

И как любовь мертва.

Она лежала на столе,

И я к ней подошёл

И губы ей поцеловал,

И, в общем, был смешон.

И мой слуга, мой сын и друг,

Отвесив мне поклон,

Сказал, что это ужин мой,

И сели мы за стол.

Таков был этот странный сон,

Мораль его проста:

Хотел быть принцем, но, увы,

Ужасна суть моя.

И на жену свою теперь

С сомнением смотрю,

Быть может, чувствую я к ней

Лишь голод и тоску?

Владимир Шишков, Заполярный

Владимир Шишков, Заполярный

Владимир Шишков, Заполярный

Малая Родина

На терской земле, где кончается берег,

И часто клубится туман,

Дождями проверив,

В раскрытые двери

Дыхание шлёт океан.

Полярное солнышко дразнит - раздеться...

И снова в груди горячо:

Нет лучшего места,

Чем яркое детство

В напевах весенних ручьёв!

Раскинулась тундра в одежде неброской

Под шелестом ветреных фраз.

В посёлке поморском

Ты помнишь подростком

Смолёный отцовский баркас.

Хоть корпус штормами жестоко отмечен -

Бывал в нём богатый улов.

Остались навечно

Прощанья и встречи,

И груз недосказанных слов...

Но малая родина - ангел-хранитель,

Ты вновь на неё положись -

Там крепкие нити

В единое свиты:

Эпохи, легенды и жизнь!

Заполярный Вальсок

Тонких берёзок мне шепчут листы:

- Взгляд к чудесам поверни-ка...

Словно художник, узоры плести

Может в лесу вороника.

Высится век над обрывом сосна,

Будто угрюмый отшельник.

А по низине разросся сполна

Терпкий густой можжевельник.

Издали смотрится, как васильки,

Соком налившийся клевер...

Есть, как в раю, на земле уголки,

Только мне нравится Север!

Солнце июньское спать не даёт

Сопкам пологооткосым -

Хватит подрёмывать чуть ли не год

Под одеялом белёсым.

Ниточкой светлой рисунок Луны

Вышит на сини небесной.

И часовыми стоят валуны

Тысячелетья помпезно.

Как не влюбиться в морошковый край,

В песни ручьёв и озёра?!

Громче, гармошка, про Север играй,

Мир у Студёного моря!

Если вдруг выпадет грустный часок,

Если замёрзну во мгле я -

Вспомню скорей заполярный вальсок,

И на душе потеплеет!

Филипп Щербина (Shproth), Апатиты

Филипп Щербина (Shproth), Апатиты

Филипп Щербина (Shproth), Апатиты

SHPROTH - АПАТИТЫ

Апатиты,

я всего лишь пассажир транзитный

в этом северном городе,

затерявшемся на страницах атласа;

но что-то неуловимо прекрасное

в его суровой природе

и лабиринтах улиц

магнитом тянет вернуться

и навечно остаться.

Апатиты

железобетонным монолитом,

угрюмым и апатичным,

вобравшим в себя все оттенки серого,

вросли в промёрзлую Кольскую землю;

домами кирпичными

потеснили вековые ели,

и полвека ищут в метели

счастье своё эфемерное.

Апатиты,

нефелиновой пылью покрытые,

пропитанные запахом дыма фабричного,

как усталый рабочий после тяжёлой смены;

он мог бы стать бизнесменом,

но вопреки советам циничным

иную выбрал дорогу,

проторённую в довоенные годы

академиком Ферсманом

лично.

У этого города с детства

крепкие зубы и руки -

Апатиты

кулаками стальными дробят хибинский гранит,

параллельно вгрызаясь в гранит науки.

Здесь живут по соседству

интеллигенция и пролетарии,

технари и гуманитарии,

прогресс и наследство советское,

магазины, бистро и храмы,

новый асфальт со старыми ямами,

чайки, вороны, собаки,

вечерние пьяные драки

рядом с Дворцом культуры -

социальная карикатура.

Апатиты,

как молодой композитор,

не умеющий писать партитуры,

из сырья неверных аккордов

синтезируют красоту.

Апатиты

не богаты, увы, малахитами

и прочими самоцветами.

Лишь Малахов Андрей всеми гранями

сияет на телевизионном экране,

но устал я от этого света.

Не согревают лучи гламура

мою творческую натуру,

бродящую в синем тумане

сентябрьских сумерек.

Солнце, уставшее за день,

утонет в холодной Имандре,

за Экостровским проливом,

где-нибудь в тихой заводи.

Я видел эти закаты

неоднократно;

видел, как Звезда рассыпалась

на миллиарды бриллиантов,

каждый весом по сто карат -

все они ярко сверкали

на водной глади,

в воздухе пахло хвоей и свежестью,

и царила в душе безмятежность.

Прав был известный поэт -

патриотизм заключается в этом,

и не нужны никакие парады.

Апатиты

с жадностью и аппетитом

глазами фонарей оранжевых

впиваются в бездну осенних ночей;

ночи кажутся здесь бесконечными...

И лишь окна пятиэтажек,

словно искры далёких созвездий,

горят в непроглядной темени -

маяки вне пространства и времени

всем заблудшим укажут

путь к родному подъезду.

Апатиты,

так почему же мне кажется,

что я сбился с пути?

SHPROTH - ЧАЙ "СО СЛОНОМ"

До боли знакомая жёлтая пачка,

с синим слоном

и Тадж-Махалом на фоне,

в небольшом магазине напротив прачечной

на прилавке сиротливо лежит,

в окружении "Ахматов" и "Нури",

как гармонь в симфонической партитуре,

как нота фальшивая.

Увидев ценник, глаза расширились,

но машинально пальцы

к кошельку тянутся,

словно грабители, почуявшие наживу.

На продавщицу усталую переведя взгляд,

прерываю молчание:

"Будьте добры, "со слоном" чай,

и печенье мятное".

Получив заветную пачку, слегка помятую,

сквозь полярную ночь

бегу чаёвничать,

вспоминать забытые ароматы.

Влетаю на кухню в "хрущёвке", тебя встречаю.

Ты удивлённо смотришь,

а я, стоя в пальто запорошенном,

говорю невзначай:

"Любимая, давай будем вместе заваривать чай!"

Мы наполняли чашки эссенцией вечного лета,

вкус которой так не похож

на отвары пыли дорожной,

расфасованной по бумажным пакетам...

В этом заснеженном городе, на окраине контурных карт,

сидя под электрическим солнцем,

мы, ощущая себя цейлонцами,

пили этот нектар.

Мы раньше не знали, чем пахнут далёкие страны,

чем пахнёт Индия,

где гуляют слоны и тигры,

где люди обретают себя в объятьях нирваны.

И казался нам странным

этот пахнущий веником чай;

но, может быть, это и есть запах счастья,

утерянный нами случайно?

Счастье - всегда в мелочах...

SHPROTH - ПРОШЛОГОДНИЙ

За окном шёл снег.

Весной на Севере так часто бывает -

ранним утром, начинает идти снег,

и весь день он тихо

падает, падает, падает,

а потом наступает лето.

Весна на Севере очень похожа на

девушку с сайта интернет-знакомств -

приглашаешь её на свидание,

а вместо рыжеволосой красавицы

в коротком зелёном платье

на встречу приходит пьяный Дед Мороз

в сопровождении мрачных мужчин

с засохшими елями в руках.

И это в лучшем случае.

- Далеко до Лапландии? - спрашивает Дед Мороз.

- Километров сто. Может, сто десять. Может,

сто двадцать. Главное, идти строго на запад,

не сворачивая, - отвечаю я.

- Далековато..., - вздыхает он. - Видишь же,

какое дело - с Нового года у меня

в мешке осталось много

нерастраченного волшебства.

А оно, понимаешь, жару плохо переносит.

Может испортиться. Эх, мне бы

до лета бы успеть...

На Севере все хотят успеть до лета.

Знаете, чем обычно занимаются люди,

когда в Заполярье приходит весна?

Они целыми днями сидят у своих окон и

слушают

как холодные сугробы

медленно прорастают своими корнями

в промерзший грунт,

словно молодой редис.

А более активные слои населения -

конечно же, я говорю о детях -

в это время лепят снеговиков.

Я иногда завидую детям

белой завистью -

кто-то из них этой весной

впервые видит снег.

И вот, эта радостная детвора

бегает по двору,

кидается снежками,

а возле углового подъезда

стоит мужчина в пальто и

держит своего сына за руку.

- Папа, посмотри, какое всё белое! - восторженно

говорит мальчик. - Это и есть снег?

Отец глубоко затягивается сигаретой и

медленно выдыхает в морозный

воздух едкий дым.

- Это горячка, сынок, - отвечает он. - Это

просто горячка.

Победители уже определены! (подробнее)